17 июля 2012   01:20 2518

Земфира: «Мне долго казалось, что меня сильно переоценили»

Перед тем, как «прекратить общение с внешним миром», Земфира решила поделиться своей одержимостью музыкой, любовью к логике и желанием поработать в тишине. Наслаждайтесь одним из лучших интервью с артисткой от Инны Денисовой, журналиста проекта «Colta.ru».

***

— Ты выступала на «Нашествии» десять лет назад и сейчас. Это совпадение?

— Это я и придумала. В принципе цифры и даты мне не важны, но тут получилось красиво. (Задумывается). Я вот только рассчитывала, что выступление будет лучше. Долго к нему готовилась. Репетировали стыдно сказать сколько. И вчера, возвращаясь из Завидова в Москву, в разговоре с музыкантами я сетовала на то, что за тринадцать лет ни на одном фестивале мне не удалось сыграть так, как на сольном выступлении. Я слишком завишу от звука, и фестивальный звук мне пока не покорился. А столько усилий было приложено! Столько репетиций! Музыканты ведь быстро теряют форму, им, как спортсменам, нужны постоянные тренировки.

— А ты тренер?

— Конечно.

— А кто твой тренер?

— Преподаватель по вокалу — женщина профессиональная и деспотичная — то, что мне надо. В смысле, требовательная и не щадит: только так можно достичь результата. Занимаюсь дважды в неделю. Кто-то со стороны обязательно должен давать оценку твоему инструменту. Вообще у вокалистов есть пословица: «Счастлив тот певец, преподаватель которого жив».

— От концерта к концерту ты меняешь песням аранжировки. На «Стрелке» одни аранжировки, сейчас другие. Что заставляет возвращаться к старому материалу?

— Я не считаю, что мои песни «были мне посланы»: послушайте, это всего лишь эстрадная музыка. А аранжировки — это конструктор. Работа для мозга, очень увлекательное занятие. С их помощью я изучаю музыку и ее стили, больше осознаю песню, у песни появляется другой характер.

— У меня ощущение, что с тобой «Нашествие» не особенно рифмуется. Ты все-таки на «Стрелке» выступаешь, у тебя аранжировки модные. А там — зубры из консервных банок.

— Сольный концерт — всегда другое. Любой артист на сольном концерте более органичен, чем на фестивале.

— Про песню «Ромашки» хотела спросить: почему ты с ней попрощалась?

— (Смеется). Да ну, тут все ясно — я уже давно не могу подписаться под этим текстом. Когда-то мы сделали аранжировку, довольно удачную, — это работало какое-то время. Но все равно в те три минуты, когда я ее исполняла, я себя ненавидела. И, конечно, ждала момента, чтобы прекратить ее петь. Ну какая я девочка? Какой плеер?

“ Послушайте, это всего лишь эстрадная музыка... ”

— А с новым альбомом что происходит?

— Работаю.

— Почему дважды переносила даты релиза?

— Ошибки планирования. Сначала мы поехали в тур «Двенадцать». И это сильно отвлекло меня от альбома. Вопрос, ошибкой ли это было: тур был коротким, но очень ярким, возможно, лучшим. Я сделала это для фанов: раз я не могу выпустить альбом, хотя бы сыграю концерты. В итоге полгода работы и тринадцать концертов. Не до альбома было. А переключиться моментально не получается.

— А что тебе нужно для переключения?

— (после паузы) А что ты сейчас читала в ноутбуке, когда я зашла?

— Твой упрек фанам в соцсетях.

— Вот ответ, что мне нужно. Мне нужна тишина.

— Ты правда всерьез на них обиделась?

— Нет, я не была ни обижена, ни агрессивна. Эти строчки — они очень спокойные. Мы с фанами так выясняем отношения. У меня активная фан-зона, они за нами везде ездят, они очень помогли нам в европейском туре. Мы близки. И отношения, как у давних любовников, претерпевают разные стадии. Так что последнее сообщение адресовано не какой-то гипотетической массе людей — я знаю, к кому обращаюсь, и в этом обращении настаиваю на уважительном и бережном отношении к себе. Я почувствовала перекос в их оценках и обсуждениях в сторону чего-то пошлого, не имеющего отношения к творчеству и ко мне. Почувствовала что-то, от чего захотелось отодвинуться.

Вообще-то я очень закрыта. Никуда не хожу, ничего не комментирую. А в последний месяц случилось сразу несколько событий: премьера «Последней сказки Риты», мое выступление с Queen, «Нашествие». Все три события были для меня очень важны. И, конечно, начались обсуждения. И вот меня разозлило, что они обсуждают платье! Или фигуру. И совсем не обращают внимания на, например, музыку к фильму. То есть творят какого-то медийного персонажа, которым я никогда не стремилась стать — и им это прекрасно известно. Понятно, что я никогда не смогу требовать от обывателя не обсуждать меня, это невозможно. Но в чем же тогда разница между обывателем и поклонником?

— Я снова про обидчивость. У тебя даже в песне «Деньги» есть строчка «я болею от обиды на людей». Тебя ранят столкновения с миром?

— Да. Я вообще жаворонок, просыпаюсь очень рано и, как правило, в хорошем настроении — а к вечеру велика вероятность того, что внешний мир мне его испортит (смеется).

— Мне даже показалось, что ты не только сама защищаешься, но и мелодию свою защищаешь: все последние песни такие резкие, ритмичные.

— Нет, ничего я не защищаю: песни пишутся такие, какие пишутся. Просто я сейчас вот такая ритмичная. Мне кажется, что альбом получается очень лиричным: не мелодичным, а лиричным и даже драматичным. Я, кстати, не считаю себя мелодистом. Мелодист в моем понимании — Пол Маккартни.

Я правда увлечена ритмами и риффами последние пару лет. Это слышно в новых аранжировках и, конечно, будет отражено в альбоме. Я ищу форму, ищу подачу, нетрадиционную ритмику, оригинальные решения. В российской музыке все так предсказуемо, это невыносимо: на все группы три барабанных рисунка!

Обычно мой новый творческий этап — полная противоположность тому, что было прежде. У меня было много пианино и духовой секции. Это было прекрасно, и я наелась. Потом отдохнула и решила начать делать что-то противоположное. Это внятные ритмы, риффы, гитара. В этой стране почему-то никто не играет риффы. А ведь риффовая музыка — это очень круто. Риффовую музыку — достаточно простую — писал Цой. В риффах есть что-то животное, так же, как и в ритме. (Замолкает). Слушай, а вот то, что я сейчас говорю, — это вообще кому-нибудь интересно?

— Мне вот интересно. Кто еще про риффы расскажет, раз ни у кого их больше нет? А тебе не скучно находиться в контексте, где ничего не происходит долгое время?

— Мне не скучно, мне трагично. Это моя личная трагедия — не с кем работать. Российскую музыку я не слушаю уже очень давно. За иностранной, напротив, внимательно слежу. Вот с Мэем поиграла (Брайан Мэй — гитарист группы Queen. — Ред.). Ну что я могу сказать? У меня, конечно, опустились руки. Он очень крутой музыкант, у нас таких нет. Я не понимаю, в чем наша проблема и почему у нас так не бывает в принципе.

— Может быть, потому, что для нас рок-культура — заимствование?

— Да при чем же здесь рок-культура? Он очень лиричный человек пожилого возраста. Во время репетиций постоянно произносил слово gentle. Нет, дело в другом. Дело в тонкости восприятия, в музыкальности, в таланте.

— Ты хочешь сказать, что нашим музыкантам тупо не хватает таланта?

— Я не знаю. Много об этом думала. Но эти два дня с Брайаном произвели на меня огромное впечатление. Хотя, казалось бы, мы давно знакомы и я не ожидала, что буду испытывать такие сильные чувства. Может, старею? Я была так растрогана его отношением к Меркьюри. Первое, что он мне показал, — свою гитару. Мэй увлечен астрономией, и на грифе его гитары Martin изображены планеты. После Солнца, Меркурия, Венеры и Земли расположена еще одна планета — «Фредди». Человека больше 20 лет нет в живых, а он говорит о нем шепотом, с таким восхищением, размышляет, понравилось бы Фредди или нет, — это любовь. В Queen все были крутыми. Барабанщик написал песню «Radio Gaga». Где, скажите, в России такие барабанщики водятся, которые песни пишут? Такие песни?! У нас уже счастье, когда барабанщик слышит хоть что-нибудь, кроме барабанов. И когда барабанщик знает, о чем песня. Вот тебе и ответ про «контекст».

— У тебя опять новые музыканты?

— Нет, с ритм-секцией работаю уже шесть лет. Что говорит о моем постоянстве, доверии к ним и о том, что они хотят со мной играть и развиваться.

— Раз уж мы заговорили о контексте, видишь ли ты себя как человека, способного этот контекст поменять в масштабах страны? Вдохновить личным примером?

— Я об этом не думаю, у меня свои задачи. Я увлечена риффами, а еще увлечена концертным продакшном. Хочу найти классного световика. Российский свет — убогий. Его можно сразу узнать, если выключить звук и смотреть на картинку. Меня это ранит. А рынок световиков пуст. Я пыталась найти кого-нибудь два года: световики существуют при каких-то прокатных конторах, обслуживающих Дни города и дискотеки «Ретро ФМ». А чтобы у группы был светорежиссер, который мыслит художественно, который придумывает концепцию, который во время концерта помогает песне, — такого в этой стране нет вообще. В общем, меня слишком много всего волнует. Я стараюсь продумать весь концерт. Ставлю себя на место зрителя и мысленно прохожу с ним весь путь от покупки билета до концерта. Что будет, если заказать билеты в интернете? Насколько дороже или дешевле купить в кассе? Где будут стоять порталы? Мне очень не нравится дурацкая российская привычка плевать на внешний вид сцены, все заставлено какими-то ящиками, техническим мусором, вся внутренняя кухня напоказ, но это же некрасиво! Я недавно попыталась пройти за сцену к Галлахеру, подсмотреть, как у них все устроено, — меня не пустили, сказали: «В бэкстейдж нельзя». Я была восхищена. У нас же за сценой болтаются все подряд. Когда я прошу очистить бэкстейдж и не мешать, они воспринимают мою просьбу как каприз или стервозность. В общем, я пытаюсь подтянуть продакшн, понимая его важность. Я очень хочу двигаться дальше в сторону шоу, это мне сейчас страшно интересно.

— Поэтому ты прилетела на «Нашествие» на вертолете? Для шоу?

— Да. Меня привез Сергей, прекрасный мужчина, вертолетчик. В полете даже предложил порулить. Я взмолилась: «Поберегите меня, мне сейчас петь». Но понимаешь, вот вчера я играла сет на «Нашествии», к которому готовилась месяц. А с утра опять думала про Брайана Мэя. Песню Queen я спела раз шестьдесят. И в итоге знаешь, что поняла? Что это дар другого уровня. Что мне так не дано. Что у меня нет таких сложных вокальных песен. Что это явление другого масштаба, больше меня.

— Такие вещи обидно осознавать?

— Да что обидного? Это же мой кумир детства. Хотя, может, печально немного оттого, что я никогда так не смогу.

— В этом послании фанатам в соцсетях ты упомянула, что «работаешь над собой». В чем эта работа заключается?

— Давай признаем для начала, что над собой вообще мало кто работает. Все много себе позволяют, но не могут себя заставить: элементарно встать рано, элементарно не обожраться, не опоздать. Как бы мне так про это рассказать и при этом не открыть личные тайны…

— Боишься открыть тайны?

— Конечно. Точнее, не считаю нужным ими делиться. (Задумывается). Ну, я слежу за своей физической формой.

— (глядя на пепельницу с окурками) И как с курением на этом фоне?

— (Задумчиво). Если я брошу курить, то стану святой. Нет, я правда над собой работаю. Осваиваю управление гневом. Испытываю постоянную жажду учиться. Ставлю профессиональные задачи. Ведь очень многие, достигнув чего-либо, успокаиваются. Я не успокаиваюсь.

— Как, кстати, идет управление гневом?

— (Грустно). Не особенно. К сожалению, суперуспехов не достигнуто. Терпение — вот что я хотела бы в себе воспитать. Хотя мне иногда кажется, что я очень терпелива. То есть, если мне что-то очень нужно, я буду долго терпеть. А вот сиюминутному терпению не мешало бы научиться.

— В чем движущая сила внутренней работы?

— В идее. Я — сектант. Предана своей профессии. Одержима. И, мне кажется, этой одержимости как раз и не хватает многим моим коллегам. Меня интересует все в нашем процессе: как декорирован рояль, как висят кулисы, какими микрофонами снимает звук гитары Мэй, какие мониторы использует Энн Леннокс, как синхронизированы экраны и драм-машина у Massive Attack. Мне важно все. Хочется попробовать все. И к тому же знаешь, что еще? С самого начала моего успеха мне долго казалось, что меня сильно переоценили.

— Ничего себе. И почему тебе так казалось?

— Просто трезвое понимание. Когда слушала очередные дифирамбы, очередное восхваление, очередную лесть, думала: какая дикая переоценка. Потом поняла, что переоценка как раз и возникла из-за сравнения с «контекстом», о котором ты говорила. И тогда я стала двигаться в рамках своей профессии как осьминог. Стала интересоваться всем. И тут уже сама ощутила рост, поскольку возможности профессии безграничны. На сегодняшний день у меня колоссальный опыт. Я — носитель большого количества информации и могу поделиться ей при необходимости. Если кто-то захочет это знать и слушать.

“ Когда слушала очередные дифирамбы, очередное восхваление, очередную лесть, думала: какая дикая переоценка. ”

— То есть можешь преподавать?

— Преподавать что? Я очень много разговариваю на репетициях, я заразила музыкантов энтузиазмом. У нас каждый саундчек — лекция… Так что преподавать-то?

— Теорию рок-музыки.

— Ты уже дважды сказала про рок-музыку. Нет, понятно, что большинство обывателей считает меня рок-певицей, а я изо всех сил пытаюсь понять, почему. По большому счету рок я исполняю последние пару лет: увлеклась, решила пошуметь. При этом отдаю себе отчет, что это быстро пройдет. Почему рок-музыка-то? Из-за образа?

— Ты права — термин неверный. Может быть, потому, что у нас только рок-музыканты были авторами-исполнителями?

— Думаю, это связано с образом. Все, что не похоже на журнал Cosmopolitan, — то рок. В общем, я против сужения рамок. Рок — лишь один из стилей. У меня дома коллекция виниловых пластинок, расставленных по секциям, и рок тоже есть, но рок-пластинки я слушаю реже всего, поскольку на виниле он звучит невыигрышно. Рок — музыка для большой площадки. Рок интересно играть. А слушать я лично предпочитаю другую музыку. Чаще всего дома на виниле я слушаю черных женщин. Поэтому с тем, что я — рок, категорически не соглашусь. Я шире одного жанра.

— Тогда сформулирую так: ты могла бы преподавать музыку?

— Преподавать где? Кто мне даст школу, с моей репутацией? Даже если и найдется безумец, который снимет помещение, какая мать отдаст мне своего ребенка?

— А почему нет? Я бы отдала своего.

— У тебя же нет детей! (Смеется). У меня во дворе есть детсад, я часто смотрю на него из окна. Однажды я туда сходила: хотела устроиться преподавателем музыки, диплом позволяет. Пришла утром, директора не оказалось — директоров никогда нет на рабочем месте, — мне сказали «приходите через два часа», а через два часа я была занята уже другим. Думаю, меня бы не взяли — я пришла с такой же прической, как сейчас (взлохмачивает волосы).

— (удивленно) Преподавателем в детсаду?

— Ну не поваром же! Я давно думаю о методике, выявляющей музыкальные способности в раннем возрасте. Представь, перед тобой тридцать детей, младшая группа. C помощью элементарных тестов определяешь, кто как реагирует на музыку; в зависимости от реакций детей можно условно поделить на группы. Эти больше склонны прихлопывать — ритмическая группа, выдать им маленькие барабаны и ложки. Другие пытаются подпеть, нажать на клавиши — музыкальная группа. Дальше — больше. Слух бывает гармонический и мелодический: кто-то может легко воспроизвести мелодию, а кто-то слышит гармонию. Те, что «гармонические», — аккомпаниаторы, «мелодические» — солисты. Тех, кто никак не реагирует — балуется, рассредоточен, — отправить танцевать! Это очень поверхностное изложение теории, но мне было бы страшно интересно когда-нибудь в счастливом будущем применить ее на практике. Я даже составила примерный список музыкальных произведений, который знакомил бы маленького человека с миром музыки, но, конечно, он дико отличается от существующего в детсадах (смеется).

— А может такое быть, что во всем детсаду не найдется ни одного музыкально одаренного ребенка?

— Думаю, не может. Мне кажется, у нас неправильно выявляют способности. Сейчас, впрочем, детей вообще уже не отдают в музыкальные школы. Это неперспективно. Музыкальные школы закрываются за ненадобностью, их нет. Выживают только крупные проекты вроде Гнесинки и школ при консерваториях. А в Швеции в общеобразовательную программу включена игра на инструменте — в первом классе ты выбираешь инструмент и к десятому уже играешь, например, на саксофоне. Занятия музыкой облагораживают, это же очевидная вещь. Человек просто становится лучше.

— Ты не пыталась поднять на рассмотрение вопрос об отсутствии музыкальных школ в каком-нибудь общественном совете?

— Для этого нужно быть социально активным. Я неактивна. Не могу себя представить ни в каком совете. Нет, вообще мне-то кажется, что я человек общительный. У меня может рот не закрываться, если мне интересно, но с теми, кто мне незнаком, я общаюсь мало. Я не лезу к ним потому, что не хочу, чтобы они лезли ко мне. Меня с детства напрягает лишнее внимание. Это такая забавная беда: мне с детства не нравилось лишнее внимание, и я умудрилась выбрать профессию, благодаря которой оказалась в центре внимания.

— Продолжая тему личного и общественного, хотела выяснить твою гражданскую позицию. Ты, например, к Абаю не заглядывала?

— К… кому?

— У памятника поэту Абаю Кунанбаеву несколько дней был разбит лагерь протестующих.

— Ты говоришь о митингах? Я на них не хожу. У меня столько дел, столько забот, я занята. И у меня нет ни сил, ни права размениваться. Я наблюдаю за этим: какой-то движняк, туда пошли, сюда. У меня студия на «Октябре», надо мной «Дождь», и они там все будто с цепи сорвались, решили, что на дворе семнадцатый год, и с радостью отдались идее побыть «революционерами».

— Мой знакомый француз приводил следующий аргумент: до тебя кто-то боролся за свободу женщин, и они стали свободными, другие боролись, чтобы не быть рабами. За свободу нужно бороться.

— Тут трудно поспорить: для того, чтобы было движение и развитие, безусловно, необходимы какие-то внутренние конфликты. При этом мне кажется, что далеко не всем людям удается себя найти. А я себя нашла так давно и так точно, что не мне туда ходить. При том что у меня, безусловно, есть мнение. Конечно, мне не нравится фальсификация выборов, как и всем. Тем более такая наглая — ведь людей разозлил не столько факт фальсификации, сколько то, как это было сделано. Но с другой стороны, мы этого человека знаем не первый день, и предпосылки к подобному были. И самое главное, я была на выборах один раз в жизни: в год, когда мне впервые разрешили голосовать.

“ Я протестую против правил усредненного большинства, которое поступает «так, как принято».  ”

— Многие либеральные лидеры возмущались публично, что артисты не поддерживают протест.

— Это личное дело каждого. Что значит возмущались? Есть политики и общественные деятели, профессиональная обязанность которых — участвовать в подобных мероприятиях. Моя профессиональная обязанность — выйти на сцену. Я же не возмущаюсь, что они не ходят на мои концерты? Есть артисты, в творчестве которых звучит социальный посыл. Так вот, это — не я. Я — лирическая певица. Мне писали много писем, и я всем отвечала: оставьте меня, пожалуйста, в покое.

— Понимаю, почему тебе пишут. Всем кажется, что ты бунтарь.

— Я, может, действительно протестую, но против правил усредненного большинства, которое поступает «так, как принято». А мне нравится думать не об обществе, а о человеке, о его индивидуальности. Не люблю, когда люди собираются в кучу, не люблю большие компании. Мне кажется, что самая совершенная форма общения — это диалог. А стремление примкнуть к толпе — это от недостатка самих себя.

Одним словом, я слежу за происходящим, смотрю новости, но меня больше интересует спорт.

Ужасно люблю спорт. Знаю о спорте столько всего: если ты меня сейчас спросишь, я назову десятку победителей в любом виде спорта. Олимпиада для меня вообще вселенский праздник. Столько спортивных мероприятий, иногда не хватает времени: надо посмотреть Уимблдон, а параллельно происходит чемпионат Европы по плаванию, этап Кубка мира по легкой атлетике. Я всех знаю, везде за кого-то болею. В спорте я нахожу то, чего нет в шоу-бизнесе, — борьбу. К тому же это красиво. Взять плавание. Они стоят на бортиках, красивые, как хищники. Или спринт. Вот они, восемь финалистов, шедших к этому старту четыре года. Перед ними сто метров. И каждому нужно, чтобы обстоятельства сложились так, чтобы он совершил свой лучший забег. Именно сейчас, в эти десять секунд. Предельная степень концентрации. Это про преодоление себя. Про победу духа.

— И про отсутствие работы мысли.

— Ты что, ее немало! А драматургия какая! Ему нужно пробежать сто метров, он четыре года к этому шел, а потом совершил фальстарт, и его снимают с забега — таковы правила, — и он уходит со слезами на глазах. Каждое утро я начинаю с просмотра сайтов «Евроспорт» и «Спорт-Экспресс». Спорт — это то, что дает мне отдых. Он меня успокаивает.

“ В спорте я нахожу то, чего нет в шоу-бизнесе, — борьбу.  ”

— Никогда не понимала, как спортом может увлекаться человек тонкой душевной организации, пишущий тексты и музыку.

— Ты просто не понимаешь и не любишь спорт, беззаботная птичка. Это про труд, про терпение, про дух. Мне это близко. Про тексты и музыку: я тут прочитала про себя очередную утку — о том, что «заканчиваю заниматься музыкой и поступаю в киношколу». Скажи, откуда журналисты это берут?

— Попробую разгадать природу слуха. Новой пластинки нет, зато Земфира Рамазанова указана в титрах фильма Ренаты Литвиновой «Последняя сказка Риты» как продюсер.

— Ну, я не считаю себя кинопродюсером, хотя многим занималась, поскольку у них все то же самое, что у нас: нет профессионалов, очень мало одержимых. Я ей помогала — сделала звук, синхронные шумы. Даже возила еду на площадку! Если продюсер — тот, кто помогает довести продукт до конца, то я, конечно, продюсер.

— Ты читала сценарий и как-то вникала в историю, чтобы написать музыку?

— Нет, сценарий формировался по ходу. У меня не было шанса поработать так, как хотелось бы, находясь внутри процесса создания кино. Монтаж я получила за три месяца до выпуска фильма, и работать пришлось очень быстро. К тому же у Ренаты другой метод: это я систематическая и продуманная, а она — женщина-порыв. Это совсем другой стиль: надо успевать цепляться за хвосты этих порывов и пытаться догнать. Мы совсем разные. А все, что на тебя не похоже, тебя восхищает, потому что ты не понимаешь, как это. И этот проект тоже был торжеством духа, воли и борьбы. Рената же на самом деле не такая, как ее себе представляет большинство, она намного глубже, сильнее и умнее. И тот, кто позволит себе захотеть понять ее, может разглядеть это в ее фильме.

— Твоя системность и продуманность мешают тебе или помогают?

— Как это может мешать? Я очень люблю последовательность. Люблю анализ, логику.

— У тебя есть план на ближайшие пять лет?

— На пять — слишком круто. Нет, пока нет.

— План на два года?

— Альбом, тур. Думаю, что в следующем туре я «поборю» продакшн и выйду на новый уровень шоу.

— А личные задачи?

— Есть, но я не буду говорить о них в интервью.

— Ты как-то сказала, что почти ни с кем не общаешься. Это правда так? И тебе нормально?

— Лучше всего мне одной, конечно. Комфортнее всего.

— Сколько можешь пробыть одна?

— Сколько угодно.

— Месяц можешь?

— Легко.

— А какое самое большое количество времени ты проводила одна?

— Сколько мне позволяли побыть одной? (Смеется). Не помню. Но даже один день для меня счастье.

— А посидеть с друзьями, выпить, поболтать?

— Нет, у меня нет друзей. Не мой стиль. Я не люблю компании. У меня есть один человек, Рената, мне этого достаточно. Она многогранная, интересная — мне кажется, она лучше компании. И мне с ней никогда не скучно.

У меня есть группа, мы очень плотно общаемся. У меня есть семья, хоть она и поредела в последнее время. Есть преподаватель. Есть доктор. Еще у меня есть тренер по сквошу. Ко мне хорошо относятся в моем продуктовом магазине! Мы с продавщицами улыбаемся друг другу (смеется). То есть уже толпа. Сомневаюсь, что нужно больше. (Задумывается). Вообще-то самое комфортное место в моей жизни — сцена. Там я чувствую себя максимально естественно. Не важно, где эта сцена, в каком городе. Не важно, есть в зале публика или нет. Это мое место, моя среда. Я появляюсь на ней и испытываю умиротворение, ощущение, что «все на своих местах», я начинаю осваивать пространство и наводить порядок. Иногда у меня бывают чудесные пятичасовые саундчеки, с таким чудесным звуком, что даже концерты потом кажутся хуже.

“ У меня есть один человек, Рената, мне этого достаточно.  ”

— Реакция публики для тебя важна?

— Конечно, важна. Одобрили. Похлопали. Спели вместе с тобой. Я рада, если они рады.

— А тебе случайно не снятся артистические кошмары — когда публика равнодушна и смотрит на тебя безучастно?

— Снятся! Но у меня немного другой кошмар. Снится уже лет десять, примерно раз в год: я на сцене, пою, а люди уходят из зала. Это так ужасно, что они уходят, хуже этого ничего не может быть, на мой взгляд.

— То есть это один из твоих самых страшных страхов?

— Наверное, один из главных. Не понимаю, нужно ли в этом признаваться (смеется). Для меня вообще отношения с публикой — сложнейший вопрос. Я иногда думаю: но это же ненормально, у других все происходит ровнее, менее болезненно. Казалось бы, чужие люди, но я правда чувствую, что эти — «мои», вот уже больше 10 лет. У меня с ними почти нет дистанции. И я не могу разобраться в своем к ним отношении. Иногда они позволяют себе такое панибратство, я думаю: «Ну откуда это?», потом мне кажется, что сама виновата, что сократила дистанцию. В общем, никак не решу для себя, в чем причина этой зависимости.

— От чего еще ты зависима?

— Не могу бросить курить. Мне очень давно показано, но — не получается. То есть я все время начинаю искать какие-то причины — «выпущу альбом и брошу», — но на самом деле просто не могу с собой справиться. Я нравлюсь себе с сигаретой. (Вздыхает). Ничего, буду бороться. Мне нравится бороться с зависимостями. Нравится преодолевать трудности. (Молчит минуту). А вообще забавно, что мы на фоне моего заявления о том, что я больше не общаюсь ни с кем и не высказываюсь публично, уже два часа сидим и разговариваем, правда?

— Правда. Я очень благодарна тебе, и мне лестно, что я оказалась исключением.

— Да при чем тут «благодарна» и при чем тут «лестно»? Я тебе пообещала. И решила: дам это интервью, и на этом — все. Это будет последнее интервью перед долгим молчанием. Фаны же кое в чем тоже правы: я затянула с альбомом. Так что буду работать. В тишине.

Автор: Инна Денисова, «Colta.ru»

Фото: Катя Малиновская

Оставайтесь в курсе последних новостей благодаря виджету.